Антон Зыков занимается лингвистической антропологией, ездит в зороастрийские деревни под Яздом в Иране и парсийские города в Гуджарате в Индии. В прошлом году в Стокгольме присутствовал на церемонии обращения в зороастризм — повязывании священного шнура кушти и рубахи судры.
Образование: МГИМО, Оксфордский университет, Высшая школа практических исследований Сорбонны.
Что исследует: эволюцию представлений о ритуальной чистоте и загрязнении среди зороастрийских общин в Индии и Иране.
Где преподает: Раньше в Институте лингвистики и филологии Уппсальского университета в Швеции, теперь открывает курс «Персидский язык и культура Ирана» в НИУ ВШЭ
Особые приметы: владеет хинди, персидским, французским и ивритом. Изучает парсийский, гуджарати и гавруни — бесписьменные языки зороастрийцев Индии и Ирана.
Я из семьи врачей и всегда хотел стать хирургом, лучше нейро-. Но родители отдали меня учиться в школу хинди в Москве: просто она оказалась рядом с домом — в родном Зюзино. После ее окончания легче всего было поступать в МГИМО, где хинди принимали в качестве вступительного. Так и получилось. Я очень благодарен Олегу Ульциферову — гуру школы изучения хинди в России. К сожалению, он ушел он нас два года назад, но благодаря ему многие, и я в том числе, влюбились в Индию и ее языки: он преподавал у нас хинди и немного урду.
После бакалавриата в МГИМО я окончил там же курсы по синхронному переводу для международных организаций. Это здорово позволяет тренировать мозги. Думаю, что это (кроме иностранных языков) самое полезное, что я вынес из моего первого образования.
После я поступил на магистерскую программу по южноазиатским исследованиям в Оксфорд, где учился благодаря стипендии Weidenfeld, предназначенной в основном для студентов из стран Восточной Европы. На выбор там мне дали четыре языка (так как хинди и урду я уже знал) — бенгальский, тибетский, персидский и санскрит. Бенгальский я не любил: у нас на кафедре в МГИМО было такое неформальное соперничество между «бенгальцами» и «хиндистами», сейчас об этом даже смешно говорить. Про Тибет я тоже знал мало, а вот персидский — официальный язык империи Великих Моголов — меня очень интересовал. Поэтому я выбрал его — и санскрит как второй.
Так вот, в магистратуре я искал тему, которая могла бы объединить мой интерес к Индии, с одной стороны, и к Ирану — с другой. Такой темой оказалось изучение зороастрийских общин. Обычно при слове «зороастризм» люди вспоминают Ницше, а в России еще и «зороастрийский календарь» Белковского — не знаю, откуда он это взял, наверное от Павла Глобы, но термин он популяризирует, за что ему можно быть только благодарным. А вообще это доисламская религия Ирана, несколько тысяч последователей которой до сих пор живут в провинции Язд и других городах страны, где они официально признаны религиозными меньшинствами. Несколько десятков тысяч индийских зороастрийцев, парсов, живут в Мумбаи (он же Бомбей), в США, Канаде и Англии. В России, Европе и Америке есть неозорострийские общины, состоящие из людей, принявших эту религию через обряд инициации, называемый иранскими зороастрийцами седрепуши («ношение судры» — священной рубахи), а парсами — навджуд (досл. «новое рождение»).
Году в 2008-м, если не ошибаюсь, был даже печальный случай с одним петербургским зорострийсцем, переводчиком «Видевдата» (досл. «Закона против демонов», одной из авестийских книг, посвященной правилам соблюдения ритуальной чистоты в зороастризме). Он решил пойти дальше и приехал в Индию, в Гуджарат, чтобы пройти обряд навар и стать зорострийским священником — мобедом. Ему помогала одна местная парсийская организация, выступающая за прозелитизм среди живущих в России. (Особенно пропагандисты этой идеи любят тиражировать давнишнее интервью с Путиным, когда он сказал, что зороастризм («зоротустризм») — проторелигия и источник иудаизма, христианства и ислама, а зародился он вообще-то на территории России). Так вот, если вернуться к петербуржцу, то, как выяснилось, в Индии не все зороастрийцы разделяли его стремления, во время обряда приехали более консервативно настроенные парсы и чуть ли не силой прервали его. Дело в том, что часть парсов считают зороастризм закрытой этнической религией, передающейся исключительно по отцовской линии, переход в которую невозможен в принципе.
«Вместо полевых интервью и работы над документами тебя каждый раз норовят накормить до бездыханного состояния»
Разница между традицией оксфордширского образования и нашей научной школой — в диаметрально противоположных подходах к тому, что такое обучение в принципе. В оксфордском Институте востоковедения научный руководитель давал мне список из
После Оксфорда я сначала был стажером в
Последние, кстати, называют себя Бней-Эфраим — потомками Эфраима, сына Иосифа. 40 семей, живущих в маленькой деревне Коттареддипаллем под Чебролем, объявили себя потерянным коленом Израиля. До этого они принадлежали к неприкасаемым магида и занимались кастовыми профессиями — выделкой сандалий из шкур коров или заготовкой кизяков. После того как им удалось распространить информацию о своем «истинном происхождении» в Израиле и США, к ним начали приезжать раввины и волонтеры из организаций, занимающихся поиском потерянных колен. На их средства главы общины смогли построить «синагогу» в той части деревни, куда раньше проход был доступен только для представителей высоких каст. Таким образом, принятие или «возвращение» в иудаизм смогло удивительным образом повысить социальный статус этой социально низкой группы.
Через два года в посольстве желание заниматься исследованиями перевесило, и я поступил в аспирантуру в Париже. Это связано с тем, что там находится большой иранский зороастрийский центр, многие иранцы переехали туда после Исламской революции в 79-м. Туда я ходил учить зороастрийский язык — дари зартушти, или гавруни — у Педрама, сына священника местного атешкаде (досл. «храма огня»), так иранские зороастрийцы называют свои молельные места.
Сейчас я, иншалла («как будет угодно Аллаху», так говорят в Иране), собираюсь взяться за написание диссертации, над которой работаю уже третий год. Ее смысл в том, чтобы через эволюцию погребальной лексики проследить изменения в самом ритуале. Иначе говоря, понять, что смена терминологии говорит об отношении к тем или иным элементам традиции. Ираном заниматься приятно не только академически, но и чисто по-человечески. Есть, конечно, свои ограничения, но когда говоришь, что исследуешь зороастризм, как правило, все стараются идти тебе навстречу. Сами зороастрийцы и в Иране, и в Индии всегда рады исследователю, в обеих общинах принято уважение к науке. Проблема в том, что вместо полевых интервью и работы над документами тебя каждый раз норовят накормить до бездыханного состояния. За прошлую поездку в Иран в 2015 году я был на двух свадьбах, одних поминках и двух церемониях инициации, не считая бесчисленных домашних посиделок и ужинов. Это всегда приятно, но очень мешает воспринимать собеседников как объект исследования, а не просто друзей, с которыми приятно провести время.
После переезда из Швеции (после Парижа я преподавал индийские языки и литературу в крупнейшем в Скандинавии Уппсальском университете) я пришел в Вышку с идеей создания индо-иранского направления. К счастью, меня поддержали и декан факультета Сергей Караганов, и глава Школы востоковедения Алексей Маслов, хотя денег в науке в России сейчас крайне мало. В следующем году мы планируем запуск ряда курсов по Ирану и, надеюсь, Индии.
«Современный Иран у нас мало где изучается, особенно по сравнению с Западной Европой или Америкой»
К счастью, с точки зрения политической и экономической конъюнктуры Иран — самая актуальная тема сегодня из-за снятия экономических санкций. Туда сейчас пришли все более-менее крупные российские и западные компании, подписаны долгосрочные контракты, так что с точки зрения перспектив (как работы, так и исследований) Иран сегодня — отличный выбор, впрочем, как и Индия, традиционный стратегический партнер России и крупнейший покупатель российского оружия.
Мне хотелось бы создать в России современную школу индо-иранских исследований, основанную на ведущих мировых образовательных стандартах — такая вот амбициозная цель. Здесь главная проблема не только в финансировании (хотя если бы оно было, все двигалось бы намного быстрее), но в преодолении академической изолированности, что ли. Современный Иран у нас вообще мало где изучается, особенно по сравнению с Западной Европой или Америкой, а индологическая школа несколько замкнута на воспроизводстве собственной традиции обучения. Основной шаг в том, чтобы установить нормальные рабочие контакты на уровне университетов — как с Ираном и Индией, так и с ведущими европейскими школами. Сейчас по просьбе Школы востоковедения Вышки я написал концепцию создания индо-иранского направления исследований. Если ее поддержат сейчас, со следующего учебного года уже будет первый набор иранистов.
Комментарии
Комментировать