Контролируй меня: как общественное мнение влияет на регулирование интернета

Недавно принятый «пакет Яровой» во многом посвящен интернету. Новые законы обязывают «организаторов распространения информации» хранить данные пользователей, помогать ФСБ расшифровывать трафик, а также предусматривают уголовное наказание за посты в соцсетях, призывающие или оправдывающие терроризм. За год до этого исследователь медиа Григорий Асмолов совместно с Центром Анненберга и ВЦИОМом изучал, как общественное мнение влияет на регулирование интернета в России. T&P публикуют расшифровку лекции Асмолова в Клубе любителей интернета и общества о том, как исторически менялось отношение россиян к интернету, какова роль государства в этом процессе и каковы предпосылки появления новых форм регулирования глобальной сети.

Григорий Асмолов

Исследование проводилось Обсерваторией интернет-политики и Центром изучения глобальных коммуникаций Анненберга в Пенсильвании, который возглавляет Монро Прайс. Оно состоит из нескольких частей. Первая — непосредственно социологический опрос, в котором приняли участие российские коллеги (ВЦИОМ), и анализ этих данных (ответы более 1 600 респондентов), которым занимался ряд коллег в США, в первую очередь профессор Эрик Нисбет. Вторая часть работы — это мой отчет, своего рода интерпретация этих данных, попытка отдельно их отрефлексировать, продолжить дискуссию о моделях регулирования интернета, которые мы видим в разных странах мира.

В России нас больше всего заинтересовало влияние общественного мнения на регулирование интернета, поскольку среди организаций, занимающихся защитой свободы сети, распространено мнение о том, что главная проблема здесь заключается в государственных институтах: считается, что все зло исходит от институционных структур. Так что чтобы понять, почему интернет так или иначе регулируется, мы должны посмотреть, что происходит в госинститутах, которые этим занимаются. Однако основная предпосылка и тезис нашего исследования заключались в том, что невозможно рассматривать ту или иную модель регуляции вне контекста, описывающего, что об этом думают люди. Поэтому нужно проследить, в какой степени существует общественная легитимация возникновения новых форматов регулирования сети.

В своей статье я предпочитаю использовать понятие «регулирование», а не «цензура». Последняя всегда выступает в политическом понимании как предотвращение публикации какой-то конкретной информации, а регулирование — это именно создание среды, которая позволяет контролировать информационные технологии и интернет. Мне интереснее в этом аспекте не цензура как нечто тактическое (вроде предотвращения публикации), а именно как создание, формирование новой среды регулирования (regulative environment), которая позволяет тем или иным институтам контролировать информационные потоки, их распространение и роль технологий. Поэтому если цензура имеет отношение к публикации информации, то в данном случае регулирование — это именно регулирование самих технологий. Это очень разные понятия.

С этой точки зрения Россия, конечно, интересный случай, потому что последние четыре года мы наблюдаем сильную эскалацию регулирования интернета как на законодательном уровне, так и на уровне решений исполнительной власти. Поэтому мы спросили людей, что они думают о роли интернета, насколько его надо регулировать, что именно и кто должен это делать.

То, что мы выяснили, не стало большим сюрпризом: действительно, по очень многим вопросам российские граждане (респонденты) активно поддерживают различные форматы цензуры. Кроме того, степень доверия к госинститутам как к тем, кто должен принимать решения по регулированию интернета, очень высока. Тех, кто находится в России, это не должно удивлять: подобные тенденции мы видели и в предыдущих социологических исследованиях. Но для западной аудитории этот факт довольно нелогичный и неожиданный и поэтому требует осознания и понимания. Дело в том, что это означает, что проблема регулирования интернета заключается не в том, что институты хотят регулировать интернет, а в том, что есть общественный заказ на активное регулирование интернета. Поэтому нас не должно удивлять то, что степень регулирования будет расти: у государства есть полная легитимация, чтобы проявлять новые инициативы, увеличивая степень контроля.

Первая гипотеза — демографическая — заключается в том, что, например, чем активнее люди пользуются интернетом, тем сильнее они должны противиться его регулированию. Жители больших городов, молодежь, образованные пользователи должны меньше поддерживать цензуру и регулирование. Но в прошлых исследованиях четкой корреляции нет: мы видим, например, что среди определенных групп в возрасте между 18 и 22 (или 26) годами поддержка цензуры в интернете намного выше, чем среди групп населения 40–60 лет. В Москве уровень поддержки регулирования ниже, но при этом в других городах-миллионниках он выше, а в небольших городах — снова ниже. Таким образом, демографическая гипотеза не очень помогает объяснить ситуацию и не является достаточной.

Второе объяснение связано с политической культурой. Целый ряд экспертов, в том числе российских (например, Алексей Левинсон из «Левада-центра»), говорят о том, что в России цензура или иные ограничения никогда не были красной тряпкой и общество в принципе более толерантно к разного рода ограничениям свобод. Соответственно, нас просто не должно удивлять то, что люди не реагируют на регулирование и цензуру особенно активно. Но, опять же, эта гипотеза, если мы посмотрим статистику, недостаточно объясняет разницу из-за ряда параметров.

«Imagining the Internet»

Третья гипотеза базируется на конструктивистских теориях. Она связана с тем, как конструируется роль интернета, информационных технологий, поведения пользователей глобальной сети с точки зрения того, как россияне это воспринимают. Здесь я прежде всего базируюсь на теории социального воображения (social imaginary) философа Чарльза Тейлора и книге профессора по новым медиа Лондонской школы экономики и политических наук Робин Манселл «Воображая интернет» («Imagining the Internet»), в которой интернет рассматривается как воображаемая конструкция. Здесь мы должны смотреть, как формируется образ интернета в глазах россиян. Основной тезис заключается в том, что поскольку в качестве источника информации для большинства доминируют (это есть в разных источниках и в нашем исследовании тоже) традиционные медиа, то они занимаются своего рода фреймингом и конструированием роли интернета для самих пользователей. А в этих фреймах, в свою очередь, интернет часто представлен как угроза, западная технология, нечто, что приводит к пропаганде сексуальных меньшинств, росту числа самоубийств, распространению наркотиков (что опасно для детей) и так далее. То есть доминирующая характеристика интернета — «это очень опасная технология». И пока традиционные медиа лидируют как источник, определяющий воображаемые технологии и их роль, до тех пор создается поле для оправдания регулирования сети. Так возникает очень интересная ситуация, когда есть новая технология — новые медиа, однако имидж этой технологии определяется традиционными, старыми медиа. Отсюда следует высокая степень поддержки населения, которая растет, поскольку интернет распространяется в малые города, где традиционные медиа тем более являются основным источником информации. Поэтому чем больше пользователей в интернете, тем больше мы будем видеть оправданий для его регулирования. И это противоречит распространенной логике, утверждающей, что чем больше пользователей, тем больше людей, готовых выступать против регулирования.

Итак, третья гипотеза, связанная с социальным конструктивизмом, является основной. Но мы также утверждаем, что надо обратить внимание не только на то, что делается в Думе и государственных институтах, но и на общественное мнение — на то, как люди воспринимают интернет и им пользуются. Надо также сменить парадигму управления интернетом: мультистейкхолдеризм (multistakeholderism, модель управления с участием всех заинтересованных сторон, в данном случае — государственных институтов, экспертов индустрии, сообществ интернет-пользователей) предполагает, что наряду с государственными институтами в вопросах, связанных с регулированием чего-либо, активно участвует общественность. Однако в текущем социально-политическом контексте с традиционными СМИ невозможно воспринимать общественность как независимого игрока.

Подобного рода модели, связанные с мультистейкхолдеризмом, в России не могут работать: публика, общественность, пользователи интернета по сути не являются независимыми акторами, которые могут высказывать свои позиции. Поэтому в России нет движений, подобных ISOC или Web We Want, которые существуют во многих странах мира и очень активно участвуют в конструировании тех или иных моделей интернета. Существует несколько организаций — Ассоциация пользователей интернета, Rublacklist — и небольшая группа людей, которые пытаются что-то делать. Но традиционная характеристика пользователей как группы, которая самостоятельно участвует в определении политики относительно интернета, в российском случае далека от истины. Здесь работает совсем другая модель формирования понимания, что такое интернет. Здесь пользователи и государство находятся на одной стороне, у них одна позиция относительно того, как его регулировать.

События на Украине очень поменяли конструирование интернета, который теперь все больше значится в общественном сознании как своего рода поле боя. Такая секьюритизация интернета, его восприятие как некоего инструмента в условиях конфликта, является дополнительным инструментом для оправдания и легитимации различных форматов его регулирования. Ежедневный опыт, конечно, также формирует образ интернета у пользователей: растущий уровень агрессии, например, в социальных сетях — один из элементов восприятия сети. Поэтому здесь можно прослеживать некоторую связь между конфликтом и общественным мнением об интернете и его роли.

Мне также кажется интересным то, как конструирование роли интернета отражено в структуре российских институтов, которые занимаются регулированием. Мы видим четыре основные организации: Роскомнадзор, Роспотребнадзор, ведомства, контролирующее оборот наркотиков и все, что связано с экстремизмом. Здесь можно увидеть, что конструирование различных дискурсов вокруг интернета может быть связано с институтами, которые им занимаются. Эти четыре основных поля, которые формируются четырьмя институтами, интересно исследовать.

Здесь также интересна следующая взаимосвязь: то, насколько государство и институты чувствуют необходимость координировать свою политику с индустрией и ее экспертами, и то, насколько этот диалог зависит от общественной легитимации. То есть здесь можно предположить, что чем больше пользователи поддерживают те или иные форматы регулирования, тем меньше государственным институтам необходимы согласие и участие индустрии в принятии соответствующих решений. Если общественность говорит, что надо интернет регулировать, потому что он опасный, там ложь, то даже если Yandex или Google будут против, это не будет иметь значения. Интересно, как государство пытается педалировать аспекты, связанные с безопасностью детей или порнографией в интернете, в том числе спонсируя исследования в этой области, что, естественно, создает неуравновешенную повестку дня: ресурсы выделяются на исследование угроз, на позитивную сторону — нет. Большинство научных конференций и диссертаций посвящены угрозам, под это есть фонды, финансирование. Таким образом, через исследовательские практики и сообщества репродуцируется определенное настроение и дискурсы.

В этом контексте для меня анекдотическая, но очень показательная иллюстрация — подборка высказываний президента относительно интернета начиная с 2000 года и до 2015-го, в которых видно, как менялся его образ. Безусловно, динамика менялась: если вначале больше выделялись позитивные аспекты и нас уверяли, что никаких форм регулирования не будет, то постепенно это перешло в скептическое дистанцирование и дальше — к соотнесению сети с вражескими технологиями и необходимости его регулировать. Я участвовал во встрече с Медведевым в 2011 году, продолжалась она четыре часа. То, что меня больше всего поразило, это насколько его восприятие интернета все время сводилось к каким-то юридическим аспектам. Поскольку Владимир Владимирович из других структур, то его дискурс определяется другой логикой и другими институтами.

Раньше были негосударственные организации, например Федерация интернет-образования, которая занималась развитием интернета. То есть тогда было намного больше игроков, которые активно занимались продвижением интернета и его положительными аспектами, сегодня их количество сократилось. А позитивные практики прежде всего связаны с самореализацией: образованием, профессиональным развитием, самовыражением, различными форматами активизма. Для меня очень удивительным оказался опыт участия в инициативе Web We Want. Даже когда люди обсуждают, каким бы они хотели видеть интернет, они все равно постоянно говорят, каким бы они его видеть не хотели. То есть негативная повестка дня все равно доминирует в структуре потенциального социального воображения сети.

Наше исследование посвящено России, но, конечно, эта проблематика существует не только здесь. Везде так или иначе мы видим, что со стороны государственных институтов возникают попытки влияния на общественное мнение относительно того, что такое интернет. Это хорошо видно в Великобритании — особенно сейчас, когда к власти снова с абсолютным большинством пришла консервативная партия. Мы знаем о подобных тенденциях по регулированию интернета в Австралии. Россия по тем или иным причинам в какой-то степени представляет достаточно радикальный случай, но везде государственные институты склонны выделять некоторые угрозы, чтобы оправдывать политику по ограничению и регулированию интернета.

Мы наблюдаем, как очень многие международные инициативы, связанные с критикой регулирования, нацелены на институты и совсем не занимаются проблемой формирования общественного мнения. Но невозможно все время заниматься мониторингом действий государственных институтов и говорить, какие они репрессивные и авторитарные, не обращая внимания на существующее мнение людей и не занимаясь созданием новых форматов социального воображения, касающегося интернета.

Если исходить из гипотезы социального конструирования, то основные характеристики связаны с тем, какие источники информации влияют на того или иного человека. На людей, для которых телевидение и другие традиционные СМИ являются основными источниками, монополия дискурсов из этих источников оказывает наиболее сильное влияние. Иное положение у тех, для кого спектр источников не сводится только к государственным (есть опыт жизни в других странах; было получено не только российское образование), или у тех, кто активно пользовался интернетом 10 лет назад, когда его российский сегмент представлял собой совсем другую среду. От них можно ожидать более разнообразных или менее однозначных мнений о том, чем является интернет как технология. Опыт и источники информации о технологии — это два основных параметра, на которые я бы обращал внимание.

Фотографии: © iStock