Молодые ученые: социолог Анна Рочева об исследовании деревень, мигрантах и «миграционных деньгах»

Анну Рочеву с детства интересовали люди и то, как они между собой взаимодействуют. Сегодня она изучает мигрантов из Средней Азии и Закавказья: проводит исследования, организует выставки и студенческие экспедиции в деревни, придумывает проекты по борьбе с ксенофобией. В новом выпуске регулярной рубрики T&P Анна рассказывает, как одна пропущенная лекция изменила ее профессиональный путь и зачем развенчивать стереотипы о мигрантах.

Где училась: окончила факультет социологии Санкт-Петербургского государственного университета, магистратуру Шанинки (Московской высшей школы социальных и экономических наук) и аспирантуру Института социологии Российской академии наук в Москве

Что изучает: вопросы миграции. Научный сотрудник РАНХиГС, Центра исследований миграции и этничности, младший научный сотрудник Института социологии РАН

Особые приметы: танцует линди-хоп и блюз, бегает на лыжах и изучает узбекский язык

Я родилась и выросла в Сыктывкаре — столице Республики Коми. Мои школьные годы прошли в Лицее народной дипломатии, где у нас был кружок краеведения. Под руководством замечательного преподавателя Игоря Сажина мы копались в архивах, пытались восстановить свое генеалогическое древо, а потом рассказывали истории своих семей друг другу. А поделиться было чем: в Коми немало тех, чьи родственники были депортированы или сидели в лагерях. Это был мой первый исследовательский опыт. Я выяснила, например, что в XIX веке одни мои предки основали село на торговом пути, пролегавшем по реке Печора, чтобы обеспечить инфраструктуру для купцов, которые там регулярно проезжали. Другие благодаря своим поездкам в Питер обзавелись первой в той местности маслобойкой. Жители близлежащих деревень стали привозить туда молоко, а потом полученное масло продавали в городах. Так миграция — своя и других людей — помогла моим прапрадедушкам обогатиться. А потом и выжить. Во время раскулачивания многие из моих предков оказались весьма зажиточными и искали способы сохранить свое имущество. Один из прапрадедушек хорошо управлял плотами, и когда возникла необходимость перегнать большой плот вниз по реке, он вызвался это сделать в обмен на свой паспорт. Так он перебрался в город, затерялся там и избежал раскулачивания.

Мне нравилось наблюдать за людьми, поэтому я поступила на факультет социологии в Питере. До пятого курса я была уверена, что пойду в сферу HR, и собиралась писать диплом на тему корпоративной культуры. Все изменил случай. Я проспала пару и не получила зачет — в качестве отработки мне предстояло принять участие в исследовании и оценить эффективность программы «Толерантность» в питерских школах. В учебные заведения распределяли печатные материалы о праздниках народов мира, а учителя должны были об этом рассказывать. Я брала у них интервью: выясняла, как программа встраивается в преподавательскую деятельность, чего им не хватает и что можно улучшить. По моим интервью получалось, что программа, в общем, провальная, и если бы ее разрабатывали с учетом школьных реалий, она могла бы принести пользу. Мне стало любопытно, как еще социологические исследования могут быть полезны. Параллельно я работала над первым учебным интервью. Поскольку в Коми, откуда я родом, намешано много национальностей, для этого задания я решила поговорить с представителями какой-нибудь диаспорной организации. Первыми, кому удалось дозвониться, оказалась узбеки. Интервью получилось довольно формальным, но я заинтересовалась. В итоге поменяла тему и написала диплом по материалам интервью на стройке.

После выпуска меня ждал интересный поворот в жизни. Я влюбилась в москвича и переехала в столицу, где собралась поступать в аспирантуру. Имея очень слабые представления о том, как работает наука и по каким критериям выбирать научного руководителя, я не могла набраться смелости, чтобы написать классику отечественных миграционных исследований Владимиру Изявичу Мукомелю и обсудить возможность аспирантуры у него. «Кто я, а кто он?» — думала я. Потом оказалось, что письмо, которое я отправляла другим профессорам, получил кто-то из его коллег и переправил ему. Предложенные мной темы понравились, и я оказалась у него в аспирантуре. Зря, конечно, стеснялась: как потом выяснилось, наука — не то место, где имеет смысл возводить многоуровневую иерархию, а хорошая наука — это эффективная коммуникация, постоянный обмен идеями и коллаборация. Очень быстро в аспирантуре мне стало скучно, и я поступила в магистратуру в Шанинку — это был переворачивающий мозги опыт, где я сформировала представление о том, какие есть возможности в науке и к чему стоит стремиться.

Моя область исследований — мигранты, которые приезжают в Россию из Средней Азии и Закавказья. А если точнее, их интеграция: как они меняются, когда Россия становится частью их жизни, и как российская действительность трансформируется с их появлением. В диссертации я исследовала, как в России у женщин-мигрантов из Киргизии меняются биографические сценарии — иными словами, представления о том, как можно и нужно жить жизнь. Бытует два противоположных взгляда на этот вопрос: с одной стороны, говорят, что мигранты не хотят интегрироваться и потому совершенно не меняются, приезжают и уезжают. С другой стороны — что мигранты приезжают и автоматически меняют свои представления о жизни. На самом деле такие изменения опосредуются социальными связями — кругом общения. Например, когда киргизка приезжает в Россию и продолжает общаться с родственниками и друзьями, с которыми она знакома еще по Киргизии (я назвала это «капсулированием»), ее взгляды на жизнь практически не меняются. Противоположный случай — когда здесь она заводит новых знакомых среди киргизов из других областей или среди людей другой этничности (происходит «разгерметизация»). Через них она узнает об альтернативных биографических сценариях и начинает признавать их нормальными.

Вопрос интеграции мигрантов особенно интересен в контексте транснациональных связей. Они формируются, когда люди живут на две страны, имеют родственников, а часто и экономический интерес и здесь, и там. Когда так живут сразу многие, формируется целое транснациональное поле, охватывающее две страны. В итоге трансформации происходят не только среди мигрантов и в принимающем обществе, но и в стране происхождения. В домах, которые строятся на юге Киргизии на заработанные в России деньги, устраивают уже совершенно московские кухни и даже фонтаны с подсветкой — потому что хозяева этих домов видели такие в России. Могут ли «миграционные деньги» способствовать экономическому развитию этих стран? С одной стороны, да: они стимулируют спрос, появляются новые предприятия с новыми рабочими местами. В киргизской деревне на Иссык-Куле вкладывают деньги в скот и открытие магазинов. С другой стороны, эти деньги часто усиливают соревнования социальных статусов: в армянской деревне, откуда последние 100 лет мужчины каждый год уезжают на заработки, последнее десятилетие памятники на кладбище становятся все дороже и выше — так каждая семья стремится утвердить свой высокий социальный статус в этом сообществе.

Такие истории я привожу из экспедиций, которые мы организовываем с моими коллегами — Евгением Варшавером и Наталией Ивановой — для студентов. Два года назад ездили в Киргизию, в прошлом году — в Армению. Мы едем в глухую деревню — подальше от цивилизации и туристов, погружаемся в жизнь местных и стараемся понять, как в нее вписывается миграция в Россию и что в связи с этим меняется. Для студентов это полное погружение в научную работу: они участвуют в проекте от начала до конца, пишут финальные тексты. После этих двух поездок, где я постоянно удивлялась гостеприимству местных и не могла понять — то ли это особенности той страны, то ли сельской местности, мы решили изучить российские деревни. Поэтому в этом году мы едем на Волгу — туда, где граничат Чувашия, Татарстан, Марий Эл, Мордовия. Будем заниматься внутренней миграцией и любопытными этническими пересечениями.

Основной двигатель миграции — это экономика, которая пересиливает все попытки государств ограничивать и даже как-то контролировать этот процесс. Пример — миграция из Мексики в США. Власти Штатов пытались остановить миграцию низкоквалифицированной рабочей силы: строили стену, вкладывали немалые средства в осуществление контроля за границей, — а мексиканцы все равно протекали, как ручейки, через все препоны, потому что в этом есть экономическая необходимость рынка труда. Я с любопытством наблюдаю за тем, что последует за миграционной политикой нового президента США. Попытки государств регулировать миграцию с наскока часто оборачиваются фикцией. В прошлом году мы с коллегами в РАНХиГС изучали, как миграционное законодательство в России воздействует на поведение мигрантов и других агентов — работодателей, правоохранительные органы и т. д. Выяснилось, например, что введенный в 2015 году экзамен по русскому языку, истории и законодательству РФ для получения патента (разрешения на работу) не приводит к улучшению знания русского языка мигрантами, как предполагалось, а просто становится еще одной статьей расхода на пути к легальности.

В результате всех массовых миграций рядом друг с другом оказываются люди, у которых разный язык, религия, внешность, представления о жизни. Если им важно обеспечить себе, своей семье и ближайшему окружению хорошую жизнь, нужно уметь договариваться. Ксенофобия — это страх чужого, и зачастую она отвлекает от возможности конструктивно решать другие, более насущные проблемы. К сожалению, сейчас в России никто систематически не занимается налаживанием мостов между мигрантами и немигрантами. Хотя наука в этом деле уже подготовила базу, а мы с коллегами наработали набор инструментов — бери и делай. В двух районах Москвы мы на основании исследования придумали и провели четыре интеграционные практики, а потом измерили, к каким изменениям они привели. Например, заметив, что на детских площадках мамы-мигранты и мамы-немигранты не общаются между собой и даже сидят на разных лавочках, мы придумали проект, чтобы наладить между ними контакт. В районах Кунцево и Копотня были организованы кулинарные мастер-классы, на которых местные мамы и мамы-мигрантки учили друг друга готовить национальные блюда. Мы договорились с местной управой, с кафе, которое предоставляло площадку, закупили продукты, пригласили участниц с детьми, решали, кто и в какой день учит других готовить свое блюдо. Все вместе готовили, пробовали, что получилось, а главное — общались и перезнакомились друг с другом. Еще мы организовали интеркультурный футбол (когда играли смешанные команды) и запустили конкурс видеороликов для школьников, для которого они снимали сюжеты о районе — о живущих рядом мигрантах и немигрантах. Любой житель района мог прийти на итоговый показ, увидеть галерею лиц сегодняшней Капотни и проголосовать за понравившийся ролик.

Перед ученым всегда встает вопрос, какой выхлоп может быть у его исследования. Когда я знакомлюсь с новыми людьми, они часто спрашивают: «Хорошо, ты все это изучаешь. А что дальше?» Стандартный ход для мигрантоведов — публиковать научные отчеты, чтобы распространять полученные в результате исследований знания, общаться с журналистами и развенчивать мифы, либо преподавать студентам и читать лекции. Но не все читают научно-популярные и тем более научные статьи, не всем интересны лекции, а вот шансов, что человек, например, придет на выставку, гораздо больше. Поэтому мне нравится идея соединять науку и искусство. Недавно нам предложили организовать выставку «Москва мигрантская» в галерее «Богородское». Там мы показали видео с наших интеграционных практик и предметы мигрантского быта. Среди них были мешочек зиры (приправа, которая пахнет пловом), велосипед и жилетка дворника, кувшин кумган (элемент исламского туалета) и целая стена документов, которые нужны мигранту в России, чтобы оставаться в легальном поле. Сейчас выставка уже завершена, но хотелось бы, чтобы у нее появился новый дом.

За годы работы я познакомилась с большим количеством людей, которые делились своими историями. С кем-то я общаюсь уже несколько лет и наблюдаю за тем, как рождаются и подрастают дети, как совершенствуется русский язык, как меняется жизнь. Истории очень разные. Так, одна девушка приехала в Москву из села на юге Киргизии, где изучала английский в университете. Она собирается переехать в Штаты, не общается здесь ни с соотечественниками, ни с русскими и заводит друзей, с которыми может говорить по-английски. По-русски она почти и не говорит. Или другой пример — семья из Азербайджана. Отец очень хочет уехать домой, но никак не удается накопить достаточную для переезда сумму. За годы, что они здесь, его старшие дети успели окончить в Москве школу и университет. Младшая дочь все еще в школе и недавно выиграла школьную олимпиаду по русскому языку. Россия для этих детей — уже родная страна, а русский язык — родной. Они не представляют, что будут делать в Азербайджане.

Дальше мы будем изучать второе поколение мигрантов — детей, выросших и окончивших школу в России, в отличие от их родителей, которые приехали сюда взрослыми. Куда они идут работать? Насколько хорошо представляют, куда могут пойти с полученным образованием? Какие у них мечты и амбиции? Чувствуют ли они себя своими — здесь или там?

Наука привлекательна для меня еще и тем, что это дорога без конца. Ты постоянно чего-то не понимаешь, и это топливо для движения вперед. Получив ответ на какой-то вопрос, обнаруживаешь еще какое-то количество нерешенных вопросов. Наверное, в тот момент, когда я не смогу придумать ни одного вопроса, надо будет проверить наличие у меня пульса. Сейчас мне любопытны вопросы про пожилых мигрантов: протекает ли их «старость» так же, как у их сверстников-немигрантов (в обеих странах)? Или вопросы про расселение мигрантов по городу и про рынок мигрантского съемного жилья. Я написала статью про отношения внутри таких мигрантских квартир, но это только капля в море. Все больше общения переносится в сеть: на нишевых мигрантских или универсальных сайтах знакомятся, находят работу и жилье. Как мигранты пользуются интернетом? Как он помогает поддерживать транснациональные связи?

Миграционные исследования будут развиваться не только в сфере чистой науки и принятия политических решений, но и в сфере маркетинга. Мигранты формируют отдельный сегмент клиентов или покупателей, но для того, чтобы с ними работать, нужно специфическое знание — этим как раз занимаются мигрантоведы, социологи миграции. Другое направление развития — это взаимодействие науки и искусства, поиск новых форматов, с помощью которых ученые смогут донести результаты своей работы.

Когда занимаешься миграционными исследованиями, конечно, можно нанимать переводчиков, но когда знаешь один из языков мигрантов, налаживать доверительный контакт и самостоятельно проводить интервью легче. Я остановилась на узбекском, потому что это тюркский язык — будет легче ориентироваться, например, в турецком или азербайджанском. К тому же из Узбекистана сегодня самый большой миграционный поток. В Киргизии русский имеет статус официального, поэтому значительная часть населения так или иначе говорит на русском и необходимость в киргизском не такая острая, а, например, таджикский основан на фарси — выучив его, ты будешь, конечно, молодец, потому что он очень сложный, но в понимании других языков он сильно не поможет.

Книги, которые советует прочитать Анна:

Фотографии предоставлены Анной Рочевой.