В школу приходят люди с мечами: как рассказывать о науке через компьютерные игры, YouTube и личные драмы

Чтобы повысить научную грамотность, людей совсем не обязательно привязывать к стулу и заставлять слушать скучные лекции: давно есть много более увлекательных альтернатив. О том, могут ли математические видеоролики набирать сотни тысяч просмотров и как подготовиться к выступлению перед полным залом протестующих шестилеток, рассказали участники фестиваля «Ученые против мифов. Профи». «Теории и практики» законспектировали основное.

У многих из нас есть стереотипы относительно YouTube, и, скорее всего, они правильные. Потому что на YouTube в основном дети, которые смотрят всякие развлечения, это правда. Но мы же не думаем, что люди смотрят развлечения только из-за конкретных развлечений? В первую очередь они привязываются к личности, которая этим занимается. Люди не смотрят, как кто-то надевает презерватив на голову. Они смотрят, как конкретная личность, конкретный человек это делает. Возможно, это плохой пример, но если мы хотим влиться в массовую культуру и захватить аудиторию в том числе и там, нам нужно существовать по этим правилам.

Я считаю, что современный юмор и все современные тренды, которые существуют на YouTube, можно переложить на науку и подавать ее в несколько другом ключе. А дальше эту аудиторию переводить уже на более серьезные вещи, в том числе на чтение научно-популярных книг и просмотр научно-популярных фильмов.

Один из главных плюсов YouTube — это очень большая аудитория. К сожалению, очень многие крутые научно-популярные проекты используют его в первую очередь как видеохостинг, то есть загружают туда какую-нибудь лекцию, видеоролик, чтобы потом его где-то распространять. По-моему, это неправильный подход, если ты хочешь заинтересовать новую аудиторию.

«На начальных этапах я делал простецкие домашние ролики, где я просто стою у доски, меня плохо видно, плохо слышно, и я такой: «Почему нельзя делить на ноль?» — и рассказываю матан»

Ведущий канала не обязательно должен быть харизматичным. Камон, посмотрите на меня — у меня год назад зубов толком не было. Просто когда человек видит, что ты в чем-то заинтересован, даже если ты в этом деле не эксперт, он привязывается к тебе; когда он видит, что ты рассказываешь о чем-то с огромным энтузиазмом, он чувствует себя частью этого и тоже этой темой начинает интересоваться. Когда я начинал, я был репетитором по математике и один раз ради эксперимента снял научно-популярный математический ролик. Оказалось, что людям это точно так же интересно, как и все остальное.

На критику надо реагировать адекватно. Я могу привести в пример ролик об эволюции у себя на канале: я пытался как можно быстрее его сделать, в итоге использовал некоторые устаревшие данные и столкнулся с критикой, в том числе и в научном сообществе. В этом случае, я думаю, нужно просто нормально отнестись к замечаниям. Я извинился за этот ролик в соцсетях (теперь вы на моем канале его уже не найдете) и снимаю более правильные видео с учетом всех новых научных данных. Но если вы понимаете, что критика необоснованна, то достойный ответ — это правильно.

Научпоп делать очень сложно. Одна разработка сценария занимает очень-очень много сил и времени. Хорошо, когда у тебя есть какая-то техническая составляющая, которая позволяет упростить процесс; когда все делаешь на коленке, на это уходит очень много времени и сил, а на YouTube важна регулярность, что, кстати, я не всегда соблюдаю. На начальных этапах технический вопрос меня не беспокоил. Я делал такие простецкие домашние ролики, где я просто стою у доски, меня плохо видно, плохо слышно, и я такой: «Почему нельзя делить на ноль?» — и рассказываю матан. Насколько сегодня техническое качество важно для начинающих, я точно не могу сказать. Но, конечно, сейчас на YouTube и конкуренция, и выбор побольше, и гораздо легче воспринимать информацию, когда картинка хорошая и звук приятный.

Политехнический музей сегодня является транслятором научного знания, и ученые выступают у нас в разных форматах. Например, мы проводим Университет детей: представьте себе аудиторию, в которой находится 500 детей в возрасте от 6 до 14 лет, к ним выходит ученый, который никогда раньше не выступал; конечно, это требует огромной подготовки. Один раз, например, шестилетки стали в знак протеста стучать креслами, и в таких ситуациях нужно что-то делать, нужно быть готовым.

Мы поняли, что успешное выступление происходит, когда совпадают три цели. Во-первых, цель выступающего, причем цели бывают довольно разные, мы это знаем на собственном опыте. Например, один человек хотел признаться девушке в любви и в конце выступления он это сделал, но, разумеется, ему пришлось выполнить и наши цели. Кто-то ищет людей в команду, это довольно частая история. Но цель, которая нам приятнее всего, — это неудержимое желание поделиться своей наукой и объяснить людям, что происходит. Цель, которую мы не любим, — это «чтобы люди посмотрели на меня, пока я на сцене стою». С этим тоже можно работать, но это, пожалуй, сложнее всего. Также мы учитываем цели аудитории, и существует важное упражнение, которое мы не всегда, но делаем: мы просим ученого представить ту аудиторию, на которую он ориентируется, когда выступает, и сузить ее до одного конкретного человека; рисуем его, проговариваем его цели, его опасения, зачем он пришел, что может его отпугнуть. Бывает, мы устраиваем такой цирк: на репетиции сажаем прямо в зал этого нарисованного человека и проговариваем перед ним все выступление, стараемся посмотреть на наше выступление его глазами, понять, что было так, что не так и что можно исправить.

«Важно объяснить ученому, что, когда он выступает на научно-популярном мероприятии, его аудитория — не его коллеги, а люди, которые не знают того, что знает он»

История, сторителлинг — это та красная нить, которая пройдет через все выступление вашего ученого. Вот пример из нашей практики: девушка-онколог рассказывала, почему она выбрала эту науку. Когда ты спрашиваешь ученого, почему он занимается своим делом, он довольно часто говорит, что «у меня просто есть начальник лаборатории, он мне сказал: «Смотри в микроскоп», я и смотрю». В редких случаях все так и есть, но чаще всего существует история, которая привела человека к месту. Наша девушка-онколог в какой-то момент сказала, что она сама болела раком, была в этой ситуации, поэтому она понимает своих пациентов и смогла стать одной командой с врачами, которые помогли ей выздороветь. И это было совсем другое выступление, это не то что она просто смотрит на срезы раковых клеток.

У нас на «Научных боях» археолог рассказывал об увлекательном процессе археологии следующим образом: «Представьте себе, этим летом мы на раскопках нашли яму, в ней было два скелета: женщина постарше и совсем молодая. Казалось бы, все по поводу захоронения было бы нормально, но у них не было голов. А головы мы нашли в соседнем захоронении. Как вы думаете, что случилось?» И это уже немножко другая история. Это не «мы шесть часов копали лопатой», а детектив, в котором люди готовы участвовать, они готовы задавать вопросы и искать ответы вместе с вами. Мы даем такое упражнение ученым и предлагаем им превратить свой рассказ в детектив, хоррор или историю любви: «Как я полюбил стволовые клетки» (или что угодно). Такой способ помогает посмотреть на свои исследования по-другому.

Профессиональная деформация ученых бывает двух типов: либо они считают, что все, что они знают, известно всем и можно половину пропустить и сразу начать со своего исследования; либо думают, что «я никому не интересен, я сижу в своей лаборатории». И с тем, и с другим нужно работать. Нужно понимать, что ваше стремление объяснить просто то, чем занимается ученый, является опасностью для него: как только он выйдет на сцену, коллеги, конечно же, придут и скажут: «Как ты мог рассказать так просто?» или «Ты исказил». Важно объяснить ученому, что, когда он выступает на научно-популярном мероприятии, его аудитория — не его коллеги, а люди, которые не знают того, что знает он.

Во время генеральной репетиции мы говорим про язык тела и всю эту историю. На самом деле нам это кажется неважным. Я думаю, что довольно часто людям все равно, машете вы руками или не машете, — важно, какую идею вы доносите. Но этот вопрос часто возникает, поэтому мы говорим: «Делайте на сцене что хотите. Всем все равно».

Первая историческая игра, над которой я работал еще в одиночку, была про каменный век. Эту тему я выбрал потому, что в широком смысле каменный век — это самое начало истории, хотелось с него начать и двигаться вперед. В игре рабочие занимаются разной деятельностью: добывают еду, едят, выживают. По ходу развития можно изучать технологии — от самых примитивных, которые были доступны первым homo, до последних, когда человек уже сформировался как вид. Первые технологии — это могла быть, например, грубая обработка камня, а последние — скажем, производство пищи, рыбная ловля с помощью сетей. Цель игры — построить дворец, основать цивилизацию, то есть перейти в более современную историю. Параллельно с развитием технологий в игре идет эволюция от австралопитека до человека разумного. Игра достаточно простая, но какие-то базовые понятия она дает.

После мы решили сделать игру про Египет и позвонили египтологам. Сначала мы думали, что они не захотят с нами работать как консультанты; нам казалось, что они такие занятые люди, у которых раскопки, книги и им не до разработчиков, но они согласились. Это помогло нам сделать игру точнее, информацию — интереснее. Первая игра была про преддинастический Египет, в ней мы описывали, как египтяне сформировались как культура. Второй проект, который сейчас вышел, — это «Египет: Древнее царство», там речь идет про следующий период, вплоть до падения царства. В этой игре основной фокус — это строительство пирамид, тут представлены все царские гробницы, начиная с первой династии, и мы с помощью игровых механик объясняем, как этот процесс происходил, как гробницы эволюционировали, как они превратились в крупные пирамиды, и, собственно, пирамиды Гизы тут — самый яркий пример. Какие материалы использовались, какие могли быть формы, размеры — все основные сведения про пирамиды тут есть. В процессе строительства у игрока возникают различные события: обвалилась стена, затопились катакомбы. Или царь может умереть, и пирамида останется недостроенной, как в реальности нередко бывало.

Наша работа с историей начинается с источников: какие-то нам подсказывают египтологи, какие-то мы сами находим, читаем статьи в интернете, смотрим фотографии, видео, проводим консультации. Собирается много информации, она компилируется, делаются макеты, например список всех ресурсов, которые производились в Древнем царстве. Каждый период вносит какие-то особенности: какие походы были? какие династии? какие климатические изменения? какие цари? Когда информация более-менее утверждена, происходит геймификация, то есть превращение идей, сюжета в игру. Когда она готова, ее тестируют игроки и редактируют ученые: она должна быть интересна и исторически достоверна. Этап, когда игра доводится до ума, может занимать больше половины всего времени.

Книжка — это, как правило, текст, максимум — текст с картинками, и он подается с точки зрения автора. У него есть какая-то идея, и он ее хочет вам передать. Как у него это получится, будет зависеть от качества книги. В играх другой подход: в них также есть текст и игрок получает знания, но не так, как автор пытается ему предложить, а из разных каналов: изображение, звук, чтение. К тому же игра идет как ему хочется, а не как хочется автору. Плюс бывает, что авторы что-то очень долго описывают текстом, а в игре это можно просто показать, и все станет понятно.

В современном мире реконструкция переросла стадию развлекушечки, стадию каких-то эльфов, которые носятся по лесам. Это штука, которая, во-первых, привлекает к истории, и привлекает на хорошем уровне. Во-вторых, может двигать науку вперед, потому что она задает ей большое количество вопросов.

Я условно разделил реконструкторские проекты на две части: фестивали и эксперименты. Под фестивалями я понимаю все что угодно, где аудитории что-то показывают. Это могут быть даже уроки живой истории, когда в школу приходят люди с мечами и доспехами, дают их пощупать, что-нибудь рассказывают. Исторических фестивалей на разные эпохи сейчас много, они проходят во многих регионах страны. Есть «Гумбинненское сражение» про Первую мировую, есть «Ладогафест» про время образования нашего государства, есть «Турнир святого Георгия», который посвящен XV веку, и это настоящий турнир. Такие мероприятия вызывают живой отклик, и я считаю, что историки и ученые не могут проходить мимо этой заинтересованной аудитории, они должны как-то вливаться в это движение, чтобы получить к ней доступ.

Эксперимент — это такая довольно очевидная штука, здесь уже практически нет разницы между академической наукой в виде экспериментальной археологии и какими-то реконструкторскими проектами. Например, есть странные люди, которые опровергают существование пути «из варяг в греки», и когда я лично снимал фильм про Судак, мы решили посмотреть, за какое время можно пересечь волок от одного места до другого, насколько быстро это происходит. Нашли у реконструкторов ладью примерно такого же размера, нашли мужиков — хотя, казалось бы, откуда? Но им это интересно, и нам это интересно, и ученым тоже может быть интересно.

* Участник проекта «Один в прошлом» полгода прожил на воссозданной копии древнерусского хутора.

Чем хороши экспериментальные проекты: это не отдельный эксперимент, это комплекс жизни. Паша Сапожников* каждый день сталкивался с огромным количеством процессов, заданий, действий, о которых мы ничего не знаем, и он не мог от них никуда увернуться. Условно, он выковал подкову, вспотел, ему нужно постирать одежду, постирал, надо ее просушить, приготовить еду, и все это в одном комплексе, и все это порождает огромное количество информации, которую можно воспринимать. С точки зрения науки тут может быть плохой дизайн эксперимента, плохая фиксация, но ученому сообществу это нужно воспринимать как точки роста. Можно сказать: «Вы плохо сделали эксперимент», а можно помочь его сделать.

Когда мы говорим о реконструкции социального и духовного, существует очень большая опасность скатиться в игру. На мой взгляд, современный человек совершенно не может посадить себя в шкуру человека другого времени, это всегда будет игра. И большинство моих знакомых реконов не любят в это играть. На том же «Турнире святого Георгия», где рыцари три дня сшибаются в латах на полном скаку, никто не называет себя какой-нибудь «мессир Жак». Они все называются реальными именами. Потому что они понимают, что и в латах — это все равно Дмитрий Савченко, московский паренек, который с детства мечтал сесть на коня, а никак не мессир и не феодал.

Даже эксперимент Павла Сапожникова, который шесть месяцев прожил на хуторе, — это не про социалку, это про быт, ну и про психологию, но это уже к истории не имеет отношения. Хотя там были интересные моменты, потому что у него начало меняться сознание. И он, абсолютно секулярный человек, начал понимать, как в Древней Руси воспринимали природу и как это приводило к религиозным воззрениям. Он реально общался с деревьями, потому что они ему говорили, какая завтра будет погода, общался с землей. Как современный человек, он понимал, что у него едет крыша, но когда он лежал ночью с высокой температурой, без лекарств и у него начинались галлюцинации, он действительно верил, что к нему приходили всякие страшилища и его пугали. Потом он выздоровел и осознал: «А, да, это глюки были». Я думаю, что средневековый человек и правда считал, что к нему приходят чудища.

Я говорю только про историю, но у каждой науки есть своя история: и у физики, и у химии, и у астрономии. Я легко навскидку могу придумать десять проектов; например, как реконструировать изучение неба, используя астрономические приборы разных веков. И если это будет демонстрировать человек в костюме той эпохи, причем не липовом из занавески, а реально сделанном по лекалам нужного времени, это тоже будет интересно и так будет популяризироваться наука.