Архитектор Евгений Асс: «Современное образование — это постоянная провокация»

Герои рубрики «Самообразование» рассказывают, чему они учились и учатся сейчас. В новом выпуске архитектор, основатель и ректор школы МАРШ Евгений Асс рассказывает, как не стал дирижером, поступил в МАРХИ благодаря шпаргалке и почему главное для архитектора — не образование, а этика и чувство ответственности.

Когда я был маленьким, у нас дома почти не было книг. Родители оказались в Москве после блокады. Книги — последнее, что надо было брать из блокадного Ленинграда.

Библиотека была небольшая, но зато с безупречным ассортиментом. Были книги по архитектуре и искусству. Отдельная гордость папиной коллекции — книги футуристов, которые он покупал на книжных развалах в Ленинграде в начале тридцатых годов.

Дефицита в литературе я никогда не испытывал. С тем, чего не было в библиотеке, знакомился через советское радио. Обожал слушать «Клуб знаменитых капитанов», чтения Стивенсона и Майн Рида.

Важным проводником в мир литературы была бабушка. Выпускница военно-медицинской академии и курсистка у Гумилева, в первые послереволюционные годы и до момента расстрела она была в его студии. Она передала мне любовь к поэзии, ей я обязан знанием языков. Бабушка говорила со мной по-французски и по-английски, читала Киплинга в оригинале.

О школе

В школе у меня был такой принцип — где можно не напрягаться, я не напрягался. Поэтому отличником не был, но учился хорошо. Моя школа была больше про людей, чем про предметы. Мне кажется, это всегда так и работает. Редко кто скажет: я обожаю физику, но учитель физики такой отвратительный. У нас все преподаватели были очень приятными людьми. Это военное поколение вообще было каким-то удивительным, теплым и душевным.

Больше всего на меня повлияла преподавательница английского языка Инесса Моисеевна. Мы дружили, и она доверяла мне делать разные наглядные пособия по английскому. Помню, как нарисовал портрет Байрона, написал стихотворение «Fare Thee Well», а она повесила его у нас в классе. Страшно этим гордился.

Еще был поразительный учитель черчения. Его звали Анатолий Васильевич, и у него не было правой руки: потерял на войне. Он умел рисовать левой рукой на доске, не отрываясь, абсолютно идеальные окружности, чем приводил нас в восторг.

О профессии

Мое самоопределение случилось рано и было скорее чередой совпадений, удач и пересечений судеб, чем каким-то осознанным выбором. Я вырос среди рейсфедеров, угольников, циркулей и кальки, карандашей. В доме на Садово-Кудринской, который построил мой отец. Моя мама написала книгу об архитектуре Соединенных Штатов — «Новейшая архитектура США». У нас всегда было огромное количество американских и английских архитектурных журналов. Поэтому лет в 14, когда уже пора было думать, кем стать, пожарником или подводником, архитектура стала для меня единственным и самым очевидным выбором.

С детства у родителей был на меня план. Мама мечтала, чтобы я стал музыкантом, а папа хотел сделать из меня дирижера. У нас дома даже появился рояль по этому случаю. Но учить меня музыке наняли какую-то неприятную старушку, у нее были очень некрасивые кривые желтые пальцы. Она всегда еще повторяла: «Следи за пальцами». Я начинал следить, и играть мне уже совсем не хотелось. Так с занятиями и не сложилось, хотя музыку до сих пор очень люблю и считаю себя меломаном. Кстати, тот чудесный немецкий кабинетный рояль теперь стоит у меня в гостиной, и я до сих пор страдаю оттого, что не могу извлекать из него звуки.

В художественной школе я никогда не учился. Но рисовать любил с детства и занимался у хорошей художницы — Веры Яковлевны Тарасовой. В очень интеллигентской, атмосферной и немного закрытой студии. У учительницы была фантастическая коллекция пластинок и магнитофонных записей. Это удивительно по тем временам: конец пятидесятых, магнитофоны были в диковинку. Я даже не знаю, ради чего я ходил к ней в первую очередь — слушать музыку или рисовать.

Об учителях

Поступить в институт было непросто. У меня есть врожденная проблема: один глаз почти не видит. С этим дефектом нельзя поступить в архитектурный институт, поскольку там военная кафедра. Мне пришлось лечь в госпиталь на обследование, чтобы доказать, что глаз немножко видит, и получить справку.

Экзамены тоже прошли с приключениями. Нужно было написать сочинение на тему «Советский Союз был и остается навеки верным другом народам, борющимся за национальную независимость». Это цитата Хрущева. К советской власти я был настроен скептически, поэтому своих мыслей на заданную тему у меня оказалось немного. К счастью, рядом сидел мой приятель — страшный пройдоха, со шпорами на все случаи жизни. У него я благополучно и списал, сколько тонн чугуна выплавляет построенный при нашей поддержке металлургический комбинат в Бхилаи в Индии, сколько электроэнергии производит Асуанская плотина и так далее. Получил трояк. Пошел на апелляцию,

женщина из комиссии мне говорит: «Оценка низкая, потому что ясно же, что списали. Вы не могли помнить, сколько тонн чугуна выплавляет комбинат в Бхилаи». А я ей с ходу цифру — как списал, так она и отпечаталась.

Память у меня всегда хорошая была. Исправили оценку на четыре.

Обучение в МАРХИ было очень советским, поэтому о нем остались довольно противоречивые воспоминания. У нас преподавали выдающиеся люди, например Владимир Кринский — ближайший соратник Ладовского, Михаил Барщ — автор Московского планетария. Они были невероятно талантливы и вместе с тем одинаково покалечены судьбой. Им в силу политических обстоятельств трижды приходилось менять свое мировоззрение. Это придало им невероятной мудрости и гибкости, которой они учили нас. Сейчас я думаю, что это и были важнейшие знания.

Важную роль в моем становлении сыграла институтская компания. Я поступил на первый курс, когда Леша Козлов писал там диплом. Я помогал ему таскать барабан и контрабас. Во многом благодаря ему джаз стал важнейшей частью моей жизни. И до сих пор остается.

На два года старше меня учился совершенно неизвестный в России Борис Мухаметшин. Он занимался фарцовкой, но исключительно интеллектуальной. Он приносил в институт огромное количество запрещенных тогда в Советском Союзе сокровищ — философские книги, художественную литературу, пластинки. Мы читали их и обменивались под партами.

О своей школе

Создавая МАРШ, я мечтал изменить атмосферу образования, среду. Сделать учебу радостным, интересным процессом. Я верю, что только когда в воздухе аудитории счастье, а не мучение, может родиться что-то по-настоящему стоящее. Наши студенты учатся не столько предметам, сколько дышать этим воздухом.

В программе для меня было важно отказаться от бесконечного количества дисциплин. Мы движемся в сторону проблемного образования, а не предметного. Мы меньше сфокусированы на технических знаниях или композиционных приемах. Я считаю, что на самом деле важно дать студенту умение маневренности, приспособления к разным житейским условиям. Эти навыки лежат в гуманитарной области, в области этики, понимания устройства Вселенной.

Если студент вышел из института с превосходными техническими знаниями, но без ощущения ответственности за свое дело, он может быть не столько полезен, сколько вреден.

Современное образование — постоянная провокация. Мы все время подталкиваем студентов к решению нестандартных задач. Роль преподавателя здесь в том, чтобы растормошить студента, подтолкнуть, свернуть голову, тут же подхватить его и помочь нащупать почву, правильную траекторию. Я не знаю, как еще подготовить студентов к жизни в мире, который так быстро меняется. Мы же сейчас просто не можем спрогнозировать, какие прикладные навыки пригодятся нашим студентам, которые войдут в полную силу только лет через 20–30.

Архитектурные идеи очень редко черпаются из архитектурных книг. А вот художественная литература, книги по искусству — отличный источник вдохновения. Мне кажется, талант архитектора заключается в умении питаться из разных источников и способности переводить их в архитектурное содержание. Поэтому я заставляю студентов читать Толстого и искать там архитектурные смыслы.

Об источниках знаний и вдохновения

За мою жизнь образовательные привычки, способы получать информацию и взаимодействовать с миром много раз кардинально менялись. Прежде всего благодаря технологиям. Помню, как лет 20 назад, когда плееры только появились, меня потряс первый опыт поездки в метро в наушниках. Музыка для меня — очень пространственное событие. Я слушал симфоническое произведение, которое обычно звучит в большом, просторном и торжественном зале. В метро — совсем другая среда. Люди толкаются, тесно. Такое смешение пространств и образов дает совершенно новый опыт взаимодействия с музыкой и средой. Раньше принести Брамса в вагон метро было невозможно.

Наша интеллектуальная деятельность устроена совсем иначе, чем у людей, например, сто лет назад. Мы получаем знания нелинейно, урывками. Это требует других навыков обработки информации. Например, я читаю серьезную книгу в транспорте, погружен в процесс, и тут рядом: «На следующей выходите?» Понимаете, это совсем не то что сидеть в поместье с томиком Вольтера. Я не упрекаю прогресс и технологии. Но считаю, что это серьезный вызов — научиться пользоваться ими. Не на правильные кнопки нажимать, а уметь жить и ориентироваться в этом цифровом пространстве, понимать его как часть культуры.

Я уже в том возрасте, когда начинаешь задумываться: нужны ли еще какие-то новые знания? Может, их уже лучше избегать?

Так что нельзя сказать, что я сейчас методично заполняю какие-то фундаментальные пробелы. Скорее просто фиксирую что-то полезное или удивительное. Из полезного, например, научился пользоваться айфоном — знание, без которого трудно жить.

Из удивительного — новость о том, что на высоте полутора километров обнаружено облако из божьих коровок диаметром 50 километров. Знание, которое меня по-настоящему впечатлило. Вы когда-нибудь предполагали, что божьи коровки летают на высоте полутора километров? У вас есть идеи, что они делают там такой толпой?

Выбор Евгения Асса