Гиперинфляция чувств: что происходит с эмоциями современного человека

Завышенные ожидания, идеальные образы из социальных сетей, необходимость «транслировать» позитивные эмоции и отчитываться о них — все это меняет самовосприятие и нашу способность чувствовать и говорить об этом. Современный человек живет в эпоху экономики события — потребитель платит не за продукт, а за связанные с ним эмоции и ощущения. Личные взаимоотношения превращаются в краткосрочные проекты, где главная цель — извлечь максимальную выгоду, уверена Полина Аронсон, социолог и автор книги «Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств». Т&Р поговорили с Полиной Аронсон о том, из-за чего эмпатия является дифференцированной, как трансформируются эмоции в дигитальной среде и почему дейтинг-приложения приводят к эмоциональному выгоранию.

Что происходит с эмоциями в digital-среде

Мы живем в эпоху экономики события, которая производит, в первую очередь, ощущение переживания, сопричастности, приобретения какого-то опыта. Сфера производства и потребления коммодифицирует чувства — вы покупаете не товар, а ощущение. Одновременно происходит и встречный процесс: человеческие отношения приобретают некую рыночную ценность. В отношения инвестируют, над ними работают, они должны выполнять определенные функции, а именно, удовлетворять потребности партнеров. Человек становится, по выражению Евы Иллоуз, частным эмоциональным предпринимателем; ему очень важно правильно рассчитать свои ресурсы — и не промахнуться.

Производители пива, мюсли, шоколада добавляют в список ингредиентов — в одном ряду с солодом и сухим молоком — «любовь», а купленные в рядовом немецком супермаркете рулоны туалетной бумаги цветут словами «Glück» («счастье») и «Freude» («радость»). Вся наша повседневность и окружающая среда постоянно связана с каким-то аффектом. По выражению моей коллеги, антрополога Юли Лернер: мы имеем дело с эмоционализацией публичного пространства. А немецкий социолог Андреас Реквиц говорит о «гиперинфляции чувств», которой мы отчаянно пытаемся управлять.

Постоянная тревожность каждого в отдельности и накал страстей в общественных дискуссиях — взаимосвязанные вещи. Избежать их можно лишь сознательной попыткой «приглушить» собственный аффект — и услышать аргументы другой стороны.

Дигитальная среда вовсе не притупляет эмоции, как может показаться, а напротив, служит для них своего рода усилителем, питательной средой. Конфликты в онлайн-среде задевают и вовлекают нас не меньше, чем те, что происходят в жизни. От того, что коммуникация опосредована той или иной технологией, она не становится менее человеческой или острой, даже наоборот. При этом в сетевых конфликтах люди не испытывают такого чувства ответственности за свои слова, как в общении лицом к лицу. Происходит деперсонализация собеседника, вы взаимодействуете с аватаром, а не с человеком из плоти и крови, который сидит напротив вас. Тем не менее, чувства, которые возникают в этой коммуникации, не становятся менее аутентичными. Они возникает все равно. Многочисленные эксперименты подтверждают, что сильные чувства возникают и при общении с роботом или чат-ботом: вспомните фильм «Она». Именно тот факт, что привязанность, доверие, или наоборот, злость и разочарование — могут формироваться в среде полностью опосредованной технологически и не подразумевающей никакого прямого человеческого контакта, создает простор для различных IT-решений в области управления эмоциями — например, популярных ботов-терапевтов.

Начиная с 1970–1980-х годов происходит трансформация культуры эмоций: они не только обрели легитимность, но и стали пониматься как самая суть удавшейся жизни. Об этом много пишет немецкий социолог Андреас Реквиц. Субъект позднего модерна теперь занят не только самореализацией, но и тем, чтобы продемонстрировать вовне свою подлинную и привлекательную жизнь. Все должны ее увидеть. На этом месте возникает внутренний конфликт между аутентичностью и самоконтролем.

Начиная с эпохи 70-ых годов, мы изменили свое понимание об удавшейся жизни. Теперь успешный индивид — это тот, кто постоянно испытывает позитивные эмоции и выражает их. Речь идет не о приобретении каких-то статусов, выполнении общественных функций, а о том, что ты можешь транслировать и показывать свои позитивные эмоции.

Современный человек все время находится под прессингом: он должен постоянно выражать свой позитив, отчитываться о своей внутренней жизни

С одной стороны возникает необходимость быть аутентичным — все эти чувства и переживания должны быть искренними. Вы должны показывать, что вы действительно так живете. Инстаграм — это пространство для производства этих смыслов. Вы действительно едите по утрам эту прекрасную овсяную кашу со свежими фруктами, посыпанную сверху кокосовой стружкой, а потом в экологически чистых великолепных лосинах встаете в потрясающую асану и находитесь в состоянии эйфории. Далее вы с вашим бойфрендом прогуливаетесь по какой-нибудь набережной и чувствуете счастье, любовь. Эта жизнь становится постоянным континуумом отчета о своих эмоциях. С одной стороны, они должны быть позитивны, с другой — все время тщательно курироваться. В социальных сетях идет реклама вашего образа жизни.

Это особенность нашей современной эпохи. Разумеется, драматургия в социальных отношениях была всегда. Особенность сегодняшней ситуации в том, что наш статус часто напрямую зависит от того, на позитиве мы или нет.

Как мы выражаем эмпатию

Мы становимся все более дифференцированно эмпатичными. С одной стороны, люди всегда склонны выражать эмпатию дифференцированно: если это один из нас, то мы ему сострадаем больше, чем кому-то, кого мы не считаем своим.

С другой стороны, еще одна особенность современности — это дискредитированность идеи общего блага. Феминизм, антиколониализм совершенно справедливо ставят вопрос: для кого вообще создана идея общего блага? Кому она нужна? Ее придумали белые образованные мужчины в Европе. И ради этой мысли было совершено много всяких преступлений против человечества. Но это не значит, что от идеи общего блага нужно отказаться совсем — ее следует переосмыслять, и в этом нам может помочь новый взгляд на нашу собственную европейскую историю. В чем состоит освободительный потенциал романов эпохи сентиментализма? В том, что они ломают стены между социальными классами и группами, и крестьянки внезапно умеют любить. И здесь возникает предпосылка для формирования идеи общего блага, которая потом ведет нас к французской революции и идее об универсальных правах человека. Это очень длинный путь, все происходит не одновременно. Но идея о том, что другой может чувствовать то, что и я, всегда прорывная. Это суть активистской деятельности, так работают и масс-медиа, которые пытаются привлечь внимание к какой-то проблеме. Первое, что нужно сделать, — это показать тем, кто не такие, как мы, что они на самом деле такие же.

Но пока идея общего блага кажется нам опасной и даже тоталитарной. На этом фоне каждый сочувствует только похожим на себя самого. Я не думаю, что мы перестали быть эмпатичными, но нам сейчас сложно испытывать сочувствие к не таким, как мы — к каким-то другим, к тем, кого мы считаем чужими.

Почему взаимоотношения превращаются в проекты

В первую очередь, наше современное представление любви сформировано экономикой события. Мы воспринимаем жизнь как череду каких-то краткосрочных проектов, из которых желательно быстро извлечь выгоду и перейти к следующему. Это та реальность, в которой мы существуем. То есть целеполагание рациональности современного человека, живущего в мире экономики события. И эту рациональность невозможно отменить в какой-то одной сфере жизни. Когда люди хотят так поступить, у них возникает сильный внутренний конфликт.

Современная интимность обусловлена этой идеей движения от хорошего к лучшему. Всегда есть возможность каким-то образом оптимизировать тот проект, который у тебя есть, и перейти к следующему. Дейтинговые приложения, «Тиндер» — появились как предложение, удовлетворяющее спрос. Его не могло не быть.

Поиск партнера — это процесс, осуществить который очень часто удается только за счет участия третьих лиц или специальных институтов. В традиционных обществах всегда существовали специальные люди и специальные места, которые выполняли функцию брачного посредничества. В деревне — танцы, праздники, в городах среди буржуазии и аристократии — балы, гостиные, салоны. Но с начала 20 века с массовой урбанизацией и индустриализацией эти структуры начинают меняться, так как огромное количество людей переезжают из деревень в город.

Во второй половине 20-го века наши родители знакомились по месту учебы или работы, а затем заключали какой-то долгосрочный проект под названием «брак». Безусловно, этот проект мог развалиться. В Советском Союзе разводов было больше на душу населения, чем в других развитых странах. Это была серийная моногамия — но состоящая, как правило, из долгосрочных проектов.

В конце 20-го века все структуры, которыми обусловлена жизнь городского населения — рынок труда, производства, жилья, образования — начинают быть устроены по-другому. Мы переходим на краткосрочные проекты. Появляется намного больше выбора. Мы начинаем мигрировать между местами работы, учебы. Эффект от этого процесса на интимную жизнь сравним с массовым исходом из деревни в город в начале 20-го века.

Социологи называют это текучей действительностью. Мы постоянно перетекаем из одного состояния в другое. Это перетекание связано с очень большими рисками, с какими-то потерями и в том числе с идентичностью, со статусом. Также сексуальное и социальное все больше разделяется.

Вопрос знакомств на работе или по месту учебы тоже становится совсем непростым. Уже непонятно — можно или нельзя? Или лучше не надо? И безопаснее вынести сферу сексуального и интимного из всех социальных контекстов и поместить ее в какое-то отдельно взятое место. И вот «Тиндер» и другие прочие платформы помогают закрыть нам эти потребности. Безопаснее, проще, более предсказуемо пойти туда, где ты точно знаешь, что человек хочет, чтобы с ним познакомились. Но результат, увы, не всегда соответствует ожиданиям.

«Тиндер» устроен так, что его интересует не результат вашей деятельности, а ваша производительность

Мало того, что ты должен отслеживать свою производительность в других сферах, то теперь еще и в «Тиндере» собирать лайки и мэтчи. Вести какую-то бесконечную работу. И в этом весь парадокс, нам кажется, что это так удобно, быстро можно кого-то найти, а на самом деле это превращается в бесконечную череду каких-то обрывочных встреч, связей, которые никуда не ведут и приводят к выгоранию.

Поколение, рожденное после распада СССР, испытывает конкуренцию двух режимов — эмоциональный социализм и эмоциональный капитализм. Первое — это как раз неготовность, часто нежелание, декларативный отказ человека артикулировать свои чувства и управлять ними. Многие из наших родителей ориентируются на эту модель, и в какой-то степени мы тоже воспитаны на ней. Поколение 20-летних смотрели какое-то советское кино, читали какие-то советские книги. И эта модель пока не уходит окончательно. Во многом она связана с особенностями постсоветского гендерного порядка, где женщины одновременно занимали очень важное место на рынке труда и имели ряд прав, которых не было у женщин на Западе — но при этом действовали и выстраивали свою жизнь на условиях патриархата.

И то, как мы понимаем гендерные роли сегодня, очень сильно сказывается на том, какими мы готовы помыслить интимные отношения. Мне кажется, очень многие темы, о которых рассказывали люди, с которыми мы говорили об их личной жизни, связаны с сильной потребностью преодолеть гендерные стереотипы и разрывы. У них в голове есть какие-то ужасающие картины, чего они не хотят, сконструированное представление о том, как нельзя. Очень часто оно сформировано из каких-то обрывков воспоминаний о жизни родителей. Или это вообще какое-то мифологическое представление о том, как жили в Советском Союзе. Для них очень важно соблюдать гендерный паритет. Часто это выливается в сложности с выражением эмпатии, так как каждый чувствует опасность впасть в какой-то вид зависимости. Зависимость в отношениях — это вещь совершенно нормальная. Мы ищем партнера, так как мы не хотим быть одни. Мы действительно зависим от других людей. Но это понятие себя дискредитировало во многом именно из-за того, что оно связано с гендерным неравенством. Молодые люди настолько боятся этой зависимости, что с трудом выстраивают отношения близости. И мужчинам, и женщинам, думающим и желающим жить в мире более равном, приятном для них, хочется этого гендерного равенства. Но как соединить равенство и привязанность — это проблема, вопрос, который очень сложно разрешить.