Можно ли посчитать историю, посмотреть на кинематограф как на биологический организм и наконец примирить в сознании людей извечное противостояние технарей и гуманитариев, показав, что то, чем они занимаются, не так уж и различно? Новый герой рубрики «Молодые ученые» Олег Собчук, исследователь культурной эволюции (изучение общих принципов культурной динамики с помощью количественных методов) в Институте Макса Планка по исследованию истории человечества, уверен, что да. Более того, он доказывает это на собственной научной практике. Поговорили с Олегом о его научном пути и интересах, а заодно узнали, зачем считать длину кадров в кино.
Олег Собчук
Ученый, исследующий закономерности в развитии культуры, работает в Институте Макса Планка по исследованию истории человечества (Йена, Германия)
Если говорить о моем формальном пути, то выглядит он так: сперва я окончил бакалавриат по общей филологии в
Еще когда я учился в Киеве, я понял, что меня интересуют более, если можно так сказать, scientific аспекты науки про литературу и про культуру вообще. Тогда я очень сильно увлекся работами Юрия Лотмана,Юрий Михайлович Лотман — известный советский и российский литературовед, культуролог и семиотик. перечитал все, что мог купить, и поэтому в ТартуЛотман работал в Тарту, был заведующим кафедрой русской литературы, профессором, а также одним из первых разработчиков структурно-семиотического метода изучения литературы и культуры в советской науке, основоположником Тартуско-московской семиотической школы вместе с Б.А. Успенским. я приехал уже подготовленным бойцом. Огромным же плюсом тартуской магистратуры стало знакомство с биосемиотикой, теорией эволюции и когнитивной нарратологией. Тогда же я открыл для себя пару очень важных книг: Франко Моретти, «Атлас европейского романа 1800–1900», и Алекса Месуди, «Культурная эволюция», которые изменили мое мировосприятие. Обе книги — про изучение истории литературы и, шире, культуры, с использованием разнообразных подсчетов. Ключевая идея в том, что историю можно измерять и что в ней можно найти интересные закономерности — именно так я нашел область своего научного интереса.
Прочитав книгу Моретти, я перевел несколько его текстов на русский язык и в итоге познакомился с Моретти лично, поехав на полгода в Стэнфордскую литературную лабораторию, где он тогда работал. В то время, в 2015 году, Лаборатория была одним из ключевых центров digital humanities, цифровых гуманитарных наук, которые занимаются разнообразными количественными исследованиями. Конечно, время в Стэнфорде не могло на меня не повлиять — и то, что, с одной стороны, рядом со мной был такой маститый литературовед в лице Моретти, и то, что, с другой стороны, была масса молодых исследователей, горящих энтузиазмом. К тому же, было очень непривычно, что само место называлось лабораторией: оказывается, и у литературоведов может быть лаборатория, а не только у биологов или химиков. Вернувшись в Тарту, я начал усиленно учить программирование, статистику, теорию эволюции и защитил диссертацию о том, каким образом можно изучать литературу и искусство с точки зрения культурной эволюции.
О науках прошлого и будущего
Семиотика, то, чем я заинтересовался изначально, — это наука про знаковые системы, своего рода попытка в 60–70-е годы прошлого века построить науку о закономерностях культуры, ее общих принципах. На территории Советского Союза семиотика развивалась под большим влиянием кибернетики, которая на самом деле не что иное, как программирование. Хотя формально семиотика — это наука о знаках, мне кажется, гораздо важнее то, что она была попыткой исследовать культуру так, как если бы мы были биологами, физиками или химиками.
Все это, на самом деле, очень похоже на современные digital humanities — этот термин стал популярен в последние лет 10–15. Семиотики почти полвека назад не имели инструментария, который есть сейчас у ученых, занимающихся digital humanities, или культурной эволюцией. У них не было никаких больших баз данных, не было каких-то методов компьютерного анализа. Они были просто недоступны историкам культуры, и поэтому многое делалось в очень теоретическом ключе. Мне кажется, поэтому можно говорить, что грандиозные намерения семиотики — соединить разрозненные гуманитарные науки с широким полем точных наук — по большому счету не оправдались.
Можно сказать, что это была своего рода попытка завершить известный спор гуманитариев и технарей. И семиотика, и digital humanities, и культурная эволюция — это все попытки построить мост, показать, что нет какого-то жесткого разделения между одним и другим.
Вполне возможно исследовать тексты так же, как теоретики эволюции исследуют распространение биологических видов. Или применять модели эволюции из биологии, чтобы посмотреть, как распространяются тренды в культуре
И, оказывается, это может быть довольно полезно. Внутри digital humanities есть множество разнообразных ответвлений, одно из важных — это составление больших электронных библиотек всего, не только книг, но и лекций, изображений, экспонатов, чтобы все было качественно, доступно и в электронном виде, то, чем сейчас занимается множество музеев по всему миру.
Пока одни ученые собирают эти библиотеки, другие занимаются тем, что пытаются исследовать их содержимое, обычно с помощью разнообразных компьютерных программ. Код ученые, как правило, пишут сами, а значит, ты должен быть не только историком или теоретиком культуры, но и полупрограммистом. В частности, я, как и многие другие, занимаюсь компьютерным анализом текстов. Скажем, у вас есть большое количество романов (несколько тысяч) и десятки тысяч стихов и вам нужно написать какую-то программу для того, чтобы, например, кластеризовать эти тысячи по схожести и автоматически сформулировать правдоподобные гипотезы об авторстве текстов или разделить их на жанры.
Источник фото: Semiosalong, Тарту
О том, что можно посчитать в культуре
Мой главный научный интерес — это применение теории культурной эволюции для исследования искусства в широком смысле. Культурные эволюционисты, к которым я себя отношу, используют теоретические модели из биологии для описания развития культуры. Например, мы можем использовать филогенетические деревья (которые в биологии обычно используются, чтобы, скажем, определить, приходится ли аллозавр тираннозавру двоюродным дядюшкой или троюродным) для описания того, каким образом разнообразные языки, технологии, музыкальные инструменты или наконечники стрел разных племен относятся друг к другу. Или даже сказки — можно вывести автоматическое филогенетическое дерево сказок и других историй.
Мы ищем паттерны, повторяющиеся тренды, то, что в истории человечества случается снова и снова
Например, есть исследование в области кинематографа, которое наглядно показывает, как мы можем найти исторические паттерны, просто посчитав довольно простые формальные параметры. Скажем, самое простое — посчитать длину кадров, которая с начала киноиндустрии и изобретения кино до сегодняшнего дня очень сильно уменьшилась. В начале XX века она равнялась примерно 10 секундам, сейчас стандартная длина кадра — в среднем 4 секунды. Что интересно, так это то, что речь идет как раз о паттерне — это тренд, который случился несколько раз как в кино (дважды), так и в смежной области, в сериалах.
Сначала резко уменьшились кадры в немом кино, затем, когда было изобретено звуковое кино, кадры сначала снова увеличились, а затем укоротились. Почему так случилось? Скорее всего, потому, что кино подстраивается под наши интересы, на него влияют некоторые общие закономерности нашего восприятия. Одна из базовых особенностей нашего мозга заключается в том, что мы обращаем внимание на вещи, которые быстро меняются. Чтобы удерживать внимание большой группы людей, сидящих в темном зале, и заставить их смотреть в одну точку на протяжении двух часов, нужно, чтобы в этой точке что-то быстро двигалось, иначе людям станет скучно. Эволюция кино — это постоянное изменение в сторону большей интересности, большего захвата внимания, большего контроля над центрами удовольствия нашего мозга. И поэтому длина кадра укорачивалась.
Моя диссертация — о таких вот явлениях. Например, я пытался объяснить, почему в эволюции кино постепенно усложняется временная структура повествования или, например, почему в романах постепенно становится все больше диалогов. Все это можно объяснить с помощью некоторых закономерностей нашего восприятия, которые не сильно отличаются не только от культуры к культуре, но и от человека к человеку. В частности, в искусстве постоянно происходит эстетический когнитивный отбор, и именно поэтому со временем появляется все больше и больше форм и приемов, которые способны нажимать на соответствующие кнопки в нашем мозге и вызывать наше удовольствие.
О работе в Институте Макса Планка по исследованию истории человечества
В исследовательском институте Макса Планка я работаю вместе с группой исследователей, лидер которой — Оливье Моран, cognitive scientist из Франции. В целом компания у нас была и есть довольно разношерстная: в разное время там собирались эволюционный лингвист, психолог, археолог, антрополог, музыковед. Один из вопросов, которыми занимается наша группа — изучение эволюции письма: каким образом письмо развивалось от клинописи и иероглифов до наших дней, и какие психологические факторы влияли на эту эволюцию. Интересный факт: если мы проанализируем огромное количество шрифтов мира, то окажется, что в их внешнем виде есть некоторые стабильные закономерности. Например, линии в шрифтах обычно пересекаются под прямым углом, и тому есть объяснение с точки зрения когнитивной науки.
Я продолжаю исследовать историю литературы и кино разнообразными количественными методами. Например, недавно у меня появилась статья о том, становится ли искусство сложнее — и, в частности, кино. Мы с моим коллегой Пеэтером Тинитсом использовали данные из общедоступной базы IMDb, чтобы посмотреть, кто делал кино раньше и кто делает сейчас — какие люди с какими профессиями входят в съемочную группу.
Во-первых, мы увидели, что в кинематографе происходит просто гигантское увеличение размеров съемочных групп. Для того чтобы сделать голливудский блокбастер в 20-е или 30-е годы XX века, было нужно всего несколько десятков людей. Сейчас, чтобы сделать большой фильм вроде тех, что снимает Кристофер Нолан, нужно несколько тысяч специалистов.
Во-вторых, мы нашли, что происходит не только увеличение количества людей, но и постепенное изобретение новых профессий, которые потом встраиваются и становятся стандартными профессиями киноиндустрии. Усложнение съемочных групп происходит за счет того, что изобретаются новые типы работ, и оно отражает усложнение искусства. Например, в кино появляется цвет — нужен специалист по работе с цветом, появляется звук — нужен саунд-дизайнер, появляется компьютерная графика — нужен специалист, который с ней работает.
Почему это интересно? С одной стороны, это может показаться довольно простым и очевидным, и так и есть: не нужно быть ученым, чтобы понимать, что раньше фильмы были простенькие, а теперь они сложные. Но среди ученых-гуманитариев, не очень популярна идея о том, что искусство со временем становится лучше. Вот Шекспир был хороший, или Толстой, или Достоевский, или какие-то другие писатели, но только из прошлого. Вот они-то были очень важные, а сейчас все как-то измельчали…
И в этом исследовании, и в своей диссертации я пытался показать, что, наоборот, со временем происходит усложнение и улучшение литературы, кино и других видов искусства
Они развиваются в сторону большего и лучшего контроля над эмоциями. Они становятся более эффективными в главной задаче — развлекать нас и вызывать разнообразные положительные эмоции. Идея, что что-то становится сложнее со временем, более адаптивным, полезным, в культурной эволюции называется кумулятивной культурной эволюцией. И сейчас очень много ведется разговоров насчет того, как объяснить развитие человеческой цивилизации: что именно должно было сойтись, чтобы все человечество стало на путь усложнения культуры. Культура есть в том или ином виде почти у всех животных, но
Институт Макса Планка по исследованию истории человечества
О ценности гуманитарных исследований
Многим довольно сложно понять, чем занимается гуманитарная наука с точки зрения «пользы» для человечества, — это мнение, с которым я и мои коллеги сталкиваемся довольно часто. Но здесь можно сделать довольно простое (впрочем, амбициозное) сравнение. Любая точная наука, скажем, физика, делится на прикладную и теоретическую — этого никто не оспаривает, но, по сути, это то же самое. И
Культурная эволюция и то, чем я занимаюсь, это такая же фундаментальная часть гуманитарных наук. И я, конечно, не согласен с тем, что гуманитарные науки не полезны. На самом деле большинство гуманитарных наук в своей основе как раз прикладные. Чем, например, занимаются историки? С одной стороны, изучают разнообразные фундаментальные вещи, а с другой — обслуживают потребность общества в цельном национальном нарративе. Они его строят, они его перестраивают, они работают как культурная память и поддерживают ее, потому что память нужна культуре по очень многим причинам. Если мы посмотрим на прикладную роль филологов, то окажется, что они работают на поддержание целостности, структуры языка — чтобы он не распадался, не расползался, а гармонично эволюционировал образом, приемлемым для большого количества людей на просторах одной страны, которые иначе разговаривали бы на разных маленьких диалектах.
Есть культурные эволюционисты, которые исследуют экономику или то, как устроены и эволюционируют политические убеждения — у этого ведь тоже есть прикладная польза. Или, например, почему в интернете распространяется misinformation — потому что у нас есть эволюционные цепочки передачи информации и есть психологические и культурные факторы, которые на них влияют и делают одну информацию более виральной, чем другую. В частности, известно, что информация, которая вызывает негатив или даже отвращение, распространяется намного лучше.
О том, что почитать по теме
Для русскоязычного читателя я вместе с коллегами Артемом Шелей и Алексеем Вдовиным перевел две книги, которые будут хорошим популярным введением: «Дальнее чтение» Франко Моретти и «Культурная эволюция» Алекса Месуди. Рекомендую и другие работы Моретти, а также следующие статьи и материалы:
памфлет, написанный мною и коллегами из Тарту в литературной лаборатории Стэнфорда, — «Broken Time, Continued Evolution: Anachronies in Contemporary Films»;
статья о роли визуализации данных в гуманитарных науках — «Hidden in Plain Sight»;
статья о проверке гипотез в исследовании литературы — «Номотетическое литературоведение: пунктирный набросок»;
Комментарии
Комментировать