Можно ли считать писательство профессией, существует ли в современной литературе конкуренция и в чем заключается главная трагедия XXI века, — Ксения Букша рассказала T&P о своем романе «Завод “Свобода”, который номинирован на премию «Большая книга — 2014».
— Чуть ли не в каждом материале, посвященном «Большой книге», упоминается, что вы — самая молодая участница шорт-листа. При этом роман «Завод «Свобода» — не о наших днях, а, в том числе, о советском прошлом. Чем обусловлен ваш интерес к той эпохе?
— Да ничем особенным, просто нет никакого «настоящего-прошлого-будущего» — есть жизнь вся сразу, и вот я о ней пишу.
— Однако у вас же было советское детство. Оно, наверное, вряд ли соприкасалось с заводским бытом, но когда вы вспоминаете о нем, по духу, по настроению оно похоже на то, что вы описываете в романе?
— У меня и у вас в голове — широчайшая, богатейшая библиотека настроений и ароматов, правда? И они порой совершенно не совпадают ни с какими условными наименованиями. Мы очень часто не можем знать, откуда они родом. Мне иногда кажется, что опыт вообще не имеет значения, — нам все настроения мира даются априори, врожденно.
— В аннотации к вашей книге сказано, что она основана на фактическом материале. Получается, в основу романа легла история реального предприятия. Можно ли в таком случае сказать, что «Завод» — это реалистическое произведение?
— Да, это история реального предприятия, для которого мы с фотографом Сашей Низовским писали брендбук. От этой работы остались сотни интервью, знакомств, рассказов. Реализм? Смотря что под этим понимать. Единственно возможная правда в тексте — это правда языка. В этом смысле я ей следую.
— То есть ваша профессиональная деятельность не ограничивалась писательством. А кем вы еще работали?
— Вообще-то писательство — это не профессиональная деятельность. Так как за эту деятельность почти не платят. Книгу пишешь полгода, два года, а платят за нее около 50 000 рублей. Поэтому почти все писатели работают на другой «основной» работе. Она у всех разная. Моя — копирайтер в рекламном агентстве. Раньше были и другие специальности.
— А еще вы написали книгу о Малевиче для малой серии ЖЗЛ.
— Люблю супрематизм. Малевич отвязал живопись — и архитектуру — от предмета. Супрематизм — это своеобразная философия, верней, переживание. Мне оно близко.
— Как вы считаете, реализовать супрематические приемы можно только в изобразительном искусстве? Или в литературе тоже? «Завод «Свобода» — это супрематический текст?
— В позднейшем смысле — да. Предмет там нарисован не для предмета, а для цвета и линии.
— Вы называете «Завод» лучшим своим текстом. Почему?
— До этого не получалось так четко воплотить то, что на душе, получалось непонятно, и люди не могли это прочитать так, как я задумала. А с «Заводом» получилось, я вижу понимание — значит, удалось донести до людей этот дух через буковки.
— Хотя в центре вашего романа громоздится этот самый завод с его клокотаньем, лязганьем и криками, весь текст в целом очень лиричный, трогательный, душевный. «Завод «Свобода» — это попытка поэтизировать реальность?
— Реальность сама поэтична, ее нет нужды специально украшать. Есть люди, необязательно поэты, которые чувствуют эту плавность воздуха повсюду. Я даже думаю, что вообще все чувствуют, только не все это чувство хотят и могут заметить в себе.
— Поэзия, как правило, требует какого-то импульса, вдохновения: нельзя, по-моему, просто сесть за стол и сказать себе: «Так, вот сейчас я сочиню стих». Процесс создания прозы более осмысленный, приземленный, что ли. Вы писали роман по вдохновению или все-таки это был в первую очередь скрупулезный прозаический труд?
— Ну все же знают, что вдохновение можно в себе вызвать. Именно так, как вы сказали: сесть за стол и — а
«Мне иногда кажется, что опыт вообще не имеет значения, — нам все настроения мира даются априори, врожденно»
— Ну, а если вдруг не получается сесть — и сразу написать? Вы откладываете это до следующего раза или продолжаете упорствовать? Или вы всегда можете таким образом вызвать в себе вдохновение?
— Так или иначе всегда. Времени мало, дел много, нет смысла откладывать.
— Текст «Завода» дополнен вашими иллюстрациями. Как они появлялись — в процессе создания романа или уже после — и какую смысловую нагрузку они несут?
— Это просто мои картинки, которые подходят в том числе и к настроению романа. Например, на обложке — картина, которая называется «Двадцатый век». Только в увеличении.
— Довольно мрачная картина, надо признаться. Вам XX век действительно кажется таким нерадужным?
— Да чего же в нем радужного? Сплошная трагедия, хотя в человеческой истории нетрагичных периодов вообще нет.
— Видимо, и мы сейчас переживаем очередной трагический период. А в чем наша трагедия?
— Российская — в несвободе. А наша общая, всемирная — еще и в огромном количестве глобальных вызовов, на которые никто толком пока не отвечает.
— Раз уж наше интервью приурочено к очередной литературной премии, на которую вы номинированы, не могу не упомянуть о том, что летом вы уже выиграли «Нацбест», обойдя Шарова и Сорокина, с которыми теперь снова соревнуетесь, — уже в «Большой книге». Литература сегодня — это конкурентная среда или нет?
— Нет. А в чем конкуренция? Читающий человек — он, как правило, читает разное. С другой стороны, каждая хорошая книга, если сопутствует удача, находит читателя.
— Удача — это просто счастливое стечение обстоятельств, или автор должен что-то сделать, чтобы книга нашла своего читателя? Кроме того, чтобы, собственно, ее написать.
— Автор должен написать хорошую книжку, у которой найдутся единомышленники, когда он будет их искать. При этом искать он должен реалистически: то есть чтобы искать единомышленников, надо думать о том, кому текст может понравиться таким, какой он есть, и кто нравится самому автору. И все равно нужна удача.
Комментарии
Комментировать